10 лет назад, от врачей, которым я доверяла, я услышала про методику введения фибробластов, над которой работают лучшие мозги в США, а у нас этим направлением занимаются супруги Вадим и Алла Зорины. (См. энциклопедию, главу «фибробласты«). Он — кандидат биологических наук, она — медицинских. (На сегодняшний день у Вадима 6 патентов и более 60 научных работ и публикаций, у Аллы — 5 патентов и столько же примерно работ.)

Методику, над которой они работают, нельзя путать с методиками стволовых клеток. Отличие принципиальное: фибробласты — не стволовые, а вполне себе уже определившиеся со своим призванием клетки кожи. Просто с возрастом их количество и способность продуцировать коллаген и эластин снижается. Если подсадить свеженькие аутологичные (ваши собственные) клетки в вашу же кожу, велика вероятность, что кожа заметно омолодится.

И это — перспективное направление, говорили мне. Но тогда (10 лет назад, опять-таки) еще не получившее разрешение на использование для шир.нар.масс. Ведутся эксперименты. Наука и фундаментальная медицина — штука медленная, нерасторопная, неповоротливая. И слава богу. Если бы все нововведения тут же запускались в обиход, мы бы все уже вымерли, как овечки Долли.

Тогда я, кажется, до Зориных не доехала, но по телефону мы с Вадимом поговорили. Он был строг: «Никакого отношения к эпидемии введения стволовых клеток мы не имеем. Мы работаем в смежном направлении, но об этом пока рано говорить. Позвоните через 10 лет.»

Тут следуют титры — «Прошло 10 лет».

И вдруг, в один прекрасный момент, Институт Стволовых Клеток Человека, в который теперь в качестве подразделения входит «SPRS-терапия», где работают те самые Зорины, выходит на блог бьютиинсайдер. И мы договариваемся с ними, что они помогут создать нашу бьюти-энциклопедию, о которой мы давно мечтали.

А Вадим и Алла Зорины предлагают мне пройти процедуру омоложения кожи аутологичными фибробластами. Круг замкнулся, как это часто бывает с какими-нибудь судьбоносными случайностями:)

Оказалось: в 2010 году в России ОАО «Институт стволовых клеток человека» (ИСКЧ) получил разрешение Федеральной службы по надзору в сфере здравоохранения на применение аутологичных фибробластов для коррекции возрастных и рубцовых изменений кожи (технология «SPRS-терапия»).

Оказалось: с этой методикой работают известные московские клиники — RayLife, Kлазко, EMC, Revival, Lege Artis, А-клиника, «Корчак» и другие.

Оказалось: клинические исследования показали: уменьшение количества морщин в течение года в среднем на 46%, уменьшение глубины  морщин — на 90%, увеличение толщины кожи — на 64 % после одного курса терапии.

К этому моменту я себе в общих чертах уже представляла суть SPRS. У пациента берут биоптат (см. энциклопедию). Отправляют его в лабораторию. Помещают в специальную среду. Взращивают там новенькие фибробласты. И вводят их вам в кожу инъекционно, примерно как мезотерапевтический коктейль. Все это очень поверхностно, конечно. Подробности и детали я узнавала уже по ходу пьесы под названием «Новая кожа».

Клиникой, согласившейся принять меня в качестве пациента для процедуры SPRS-терапии, стала RayLife на Можайском валу.

Моим врачом оказалась Cветлана Викторовна Шоколова, которая делает эту процедуру несколько лет, знает все тонкости, нюансы, детали и наблюдает эффект на пациентах. Говорит, что и сама ее себе делает. Но это, конечно, все врачи-эстетисты говорят о том, на чем работают — если только речь не о кесаревом сечении, а доктор — не мужчина:)

Светлана рассказала, на какой эффект в моем случае можно рассчитывать.

Уплотнение кожи в области вокруг глаз, шеи и декольте — однозначно. Качественное улучшение кожи рук — однозначно. Да, уйдут мелкие морщины, скорее всего, полностью. Те, что покрупнее, станут гораздо менее выраженными. Как долго эффект сохраняется? Тут, как всегда, сложно — потому что, с одной стороны, можно сказать, что пожизненно. С другой — время на месте не стоит, и стареть никто не перестает, даже те, кто может себе позволить каждый год-полтора-два проходить курс SPRS-терапии. Обычно его повторяют раз в 2-4 года.

На какой эффект рассчитывать не стоит? На ярко выраженный лифтинг. Процедура улучшает состояние кожи, но птоз тканей она не останавливает. Замедляет, да, но — косвенно.

Есть ли какие-то противопоказания? Никаких особенных, кроме самых банальных — острых или хронических в стадии обострения заболеваний кожи, например. И если у вас аллергия. При этом аллергия на само введение фибробластов исключена.

Как много времени проходит от момента забора биоптата — до момента введения в кожу новеньких фибробластов? Это индивидуально и зависит от исходного состояния фибробластов. Как быстро они будут  размножаться? От возраста это не всегда зависит. У Светланы есть пациентки — мать и дочь. И у дочери способность фибробластов к размножению ниже, чем у матери. Так что важно выяснить регенераторный и пролиферативный потенциал моих фибробластов, что и будет сделано в лаборатории.

Кстати, это вообще очень важные показатели, по которым можно понять, как будет стареть ваша кожа, быстро ли на ней возникнут морщины, на какой эффект от процедур (не только этой, любой) можно рассчитывать. И как скоро его можно ожидать.

Как сказала мне Светлана, на основании этих потенциалов создается паспорт кожи. Этот паспорт меня заинтриговал. Можно ли, например, отталкиваясь от этого паспорта точнее предсказать, какие кремы вам нужны? И не в данных ли этого паспорта, в том числе, кроется ответ на вопрос, почему кому-то какой-то крем идеально подходит и он видит результат, а другому — не подходит, не видит, не любит, «выброшенные деньги»? В общем, я решила к этому паспорту еще вернуться.

А пока продолжила пытать Светлану вопросами.

Например, меня интересовало, нужно ли мне как-то особенным образом готовиться к встрече с новенькими фибробластами? Оказалось, да.

Во-первых, если я планирую пройти фраксель или какую-то другую достаточно агрессивную процедуру, то лучше ее сделать до, а не после введения фибробластов. Иначе коллаген, который они насинтезируют, будет тут же разрушен. А не хотелось бы:) Ну, я ничего такого не планировала. Кроме визита к доктору Себа за порцией ботокса и филерами. «Поскольку эти процедуры целостность кожи глобально не нарушают и вообще скорее точечные, то тут нет ограничений, но все равно филеры — лучше до», — ответила Светлана. (Что я и сделала:)) С удовольствием. Первое фото — я в инъекциях, во льду и в щастье — уже выложено в нашем инстаграм-отчете. Скоро последует полноценный репортаж с почти операционного стола:)

Если я собираюсь на каникулы к морю, пляжу и солнцу, то тоже лучше до. Те же самые причины: солнце — агрессия, и лучше мою новую кожу ей не подвергать. Поэтому было решено взять биоптат сейчас, а делать инъекции после моего возвращения с Корфу.

И в-третьих. «Вы курите?» — «Да, курю.»- «Лучше бросить совсем или как минимум очень сильно уменьшить количество сигарет. Табачный дым также будет разрушать коллаген, только что синтезированный фибробластами. Не увидите эффект — обвините метод. А он не виноват.»

Обсудив все, переходим к процедуре.

Биоптат берется из-за уха: именно там кожа находится в лучшем своем виде. Потому что на нее никогда не попадают солнечные лучи. Даже у самых лопоухих особей:)

Сначала в эту область делается обезболивающий укол — обычный лидокаин, который вводят в десну, если надо удалить зуб или вылечить какой-нибудь пульпит. После имплантации 38 зубов меня лидокаином ни удивить, ни напугать невозможно.

В кожу за ухом вкручивают вот такую штуку, как на фото ниже. У нее на конце — что-то вроде кнопки, которая бывает на авторучках. Только с острыми краями. На самом деле это такой круглый микро-скальпель.

Им делается круглый (и довольно глубокий, по ощущениям — на пару миллиметров) надрез.

Затем доктор берет пинцет, пробирку и другой скальпель, похожий на офисный микро-нож для бумаги.

Подхватывает пинцетом надрезанную кожу — и иссекает ее. Выглядит это все не слишком приятно, так что особо слабонервным можно проскролить вниз, но, на мой взгляд, именно такие картинки должны дать понять, что ничего страшного не происходит:) Даешь десакрализацию эстетической медицины!

Затем микро-лоскуток (4 мм.) моей кожи помещают в пробирку со специальным раствором.

А мне дезинфицируют ранку и заклеивают ее лейкопластырем.

И на всякий случай дают с собой еще парочку таких же. (Ранка за ухом вяло побаливает неделю и вообще заживает довольно медленно, из чего я делаю вывод, что она была достаточно глубокой. Но всерьез говорить об этом как о каких-то неприятных последствиях процедуры, конечно, нельзя.)

И, в принципе — все. Долг перед молодостью на сегодня выполнен.

Теперь нужно ждать, когда фибробласты в лабораторных условиях окрепнут и начнут плодиться:) А также съездить на Корфу и бросить курить.

Обычно все пациенты SPRS-терапии, расставшись с лоскутком кожи, терпеливо ждут пару месяцев, пока им не позвонят, не скажут, что все готово, и не назначат день инъекций. Но я же пациент особый — отличающийся противной любознательностью. Поэтому я договорилась с одним из создателей метода SPRS-терапии (и экспертом-консультантом нашего блога) Вадимом Зориным, что приеду навестить свои фибробласты. Узнаю, так сказать, как они себя ведут. Не шалят ли, не капризничают ли? А то мало ли. Все-таки не чужие. Красней потом за них.

Тем более, так удачно оказалось, что фибробласты мои рОстятся в территориальной близости от меня — на улице Губкина. Именно тут располагается Институт стволовых клеток человека (ИСКЧ), одним из подразделений которого является SPRS-терапия.

Я бывала в самых разнообразных стерильных местах — например, в родовой, где наблюдала, как на свет появляются детки, и в операционной, где ассистировала при проведении маммопластики и липосакции и наблюдала за тем, как делают круговую подтяжку. Но такой степени стерильности от меня нигде не требовалось. А тут буквально чудом избежала дезинфекции мозга:)

В чистилище меня встретил Вадим Зорин. Он был строг — приказал убрать челку под капюшон. Впрочем, он всегда строг — это, кажется, его обычное состояние.

СО2 инкубатор, где поддерживается постоянная температура +37 градусов (такая же, как t человеческого тела), и где в атмосфере, которая представляет собой смесь кислорода и 5%-го углекислого газа, происходит взращивание фибробластов.

Фибробласты находятся в этом инкубаторе в специальных контейнерах со специальным раствором. Контейнеры подписаны именами хозяев фибробластов. Мне, конечно, интересно, сколько людей, которые не хотят покорно дожидаться старости и готовы платить за новую кожу от 280 000 р. Но — коммерческая тайна сия велика есть. Кто же мне это скажет. Правда, доктор Светлана Шоколова, которая в клинике RayLife производила у меня из-за уха забор биоптата, обмолвилась, что пациентов немало, и есть те, которые приезжают к ней «на подсадку» не только из Хабаровска и Екатеринбурга, но и из Франции с периодичностью раз в два-три года.

Но, в любом случае, я не одинока. Обзор содержимого инкубатора-«холодильника ЗИЛ» это лишний раз подтвердил.

Зорин взял контейнер и положил его под микроскоп, соединенный с монитором. На мониторе отобразилось нечто, напоминающее картину неизвестного художника-примитивиста «На сером-сером столе кто-то рассыпал черные-черные длинные-длинные рисовые зерна».

Вот эти «рисовые зерна» и есть фибробласты, догадалась я. Тут, на этом матрасе, их еще мало. Через какое-то время они расплодятся и займут собой всю поверхность. Тогда их переселят в двухуровневый контейнер.

Потом Зорин положил под микроскоп другой контейнер — с фибробластами, почти готовыми к подсадке. На экране отобразилось нечто, похожее на отпечаток пальца космического пришельца. «Видите эти многочисленные рыбьи косяки? Это уже целые «популяции» фибробластов», — объяснил Зорин. А я в очередной раз убедилась, как по-разному люди видят мир. Кому палец пришельца, а кому — рыбьи косяки:)

«А белые кляксы на экране — это клетки, которые в настоящий момент делятся. Чтобы разделиться, фибробласту надо превратиться в такую «кляксу», из которой потом отпочкуется очередной косяк». Он объяснял мне все, как несмышленышу, стараясь избегать научных терминов. И правильно делал. Иначе бы я точно ничего не поняла.

Кроме нас с Зориным, фибробластов, «холодильника ЗИЛ» и микроскопов, в лаборатории находится еще одна сотрудница SPRS-терапии — и два объекта, отдаленно напомнивших мне прилавки с замороженными полуфабрикатами в супермаркетах.

Оказалось, эти «прилавки» называются ламинарными шкафами. Внутри такого шкафа циркулирует поток стерильного воздуха. Только в таких условиях можно производить какие бы то ни было манипуляции с фибробластами «в открытом космосе», то есть воздухе. С ними тут возятся, как с малыми детьми в элитном детском садике. Постоянно меняют им питательную среду, по мере размножения переносят с одного матраса на другой, в общем, бдят и глаз не спускают. И все это осуществляется в этих самых ламинарных шкафах.

И, к вопросу о том, почему процедура SPRS-терапии стоит таких денег, которых она стоит. Стоимость 1 кв.метра лаборатории, в которой мы сейчас находимся, — 10 000 евро. Не считая оборудования. Просто стоимость системы фильтрации и очистки воздуха, которая тут вмонтирована. Сколько стоит оборудование, я даже боюсь себе представить. А ведь еще реактивы, вещества, работа профессиональных технологов, в конце концов.

Важно правильно определить дату, когда фибробласты достигнут пика своего развития и будут готовы к «подсадке». На этот день пациенту назначают процедуру. Если он вдруг по какой-то причине не может прийти, нужно предупредить заранее, чтобы в лаборатории успели произвести специальные манипуляции, позволяющие сохранить клетки. Но фибробласты не могут вечно пребывать на своих матрасах и ждать. После какого-то момента их надо либо пустить в дело, либо — заморозить.

В лаборатории есть еще один микроскоп, в который можно наблюдать за самочувствием фибробластов. Мы еще раз любуемся на мои. Так, для контроля. На всякий случай.

После чего выходим из лаборатории, снимаем бумажные скафандры (точнее, я сняла, а Зорин просто переоделся «в штатское») и идем в другое здание, где находится криохранилище фибробластов.

Там, за этой дверью, два довольно больших зала, где стоят контейнеры с жидким азотом. Внутри каждого — температура -185 — -196 градусов по Цельсию.

Зорин надел рукавицы, маску, распахнул одну из «стиральных машин» и тут же оказался окутан ледяными парами азота.

А я вспомнила, что примерно так же клубился воздух в финских криосаунах. Это такая популярная в Финляндии штука — лечение холодом, криотерапия. Криосауны там есть во многих спа. Это показалось мне страшно забавным, учитывая, что я была там зимой, и на улице и так, безо всяких крио-спа, было минус 35. Стоило строить что-то специальное, если выйди в лес голым — и вот тебе крио-терапия в натуральную величину, думала я. А финны мне объясняли, что если зайти в этот холодильник и побродить там пару минут, исчезнет целлюлит и псориаз. Заходить надо голым (ну, в купальнике), валенках, шапке и варежках. То еще зрелище. Но впечатления незабываемые.

Пока я предавалась воспоминаниям, Зорин извлек из холодильника металлическую, покрытую слоем льда полочку а-ля Ikea — и показал, в каком виде, собственно, хранятся тут фибробласты.

Они хранятся в криопробирках, в которые добавлен криоконсервант, чтобы клетки легче переносили условия вечной мерзлоты и не лопались. Этот консервант — что-то вроде того особого белка, который вырабатывается в организме лягушек. Ведь известно, что лягушки могут промерзать насквозь, а потом размораживаться — и прекрасно себя чувствовать. Тогда как медведя, например, в аналогичной ситуации разорвало бы изнутри.

Для создания такого банка фибробластов достаточно все того же одного лоскутка кожи, который брали у меня. Храниться в замороженном виде в криохранилище клетки могут сколь угодно долго — точнее, пока их хозяин готов оплачивать им такое «крио-спа». Стоит это, кстати, не то чтобы слишком дорого. Но зато перед очередной «подсадкой» вам не нужно заново сдавать кожный биоптат и проводить с ним ряд манипуляций. И, кстати, этот банк здорово выручает, если вдруг случается какое-то ЧП, например, пожар, и вы получаете серьезные ожоги. Тогда эти фибробласты извлекаются, размораживаются, из них быстро готовится клеточный препарат — и врачи используют его для восстановления целостности кожи.

А тут я поняла, где я, что я, зачем я, сгруппировалась и задала Зорину вопрос, который волновал меня с самого начала всей этой истории. Потому что зачем замораживать и хранить стволовые клетки новорожденного, взятые из пуповины, это я могу понять. К ним, как к молодильному источнику, можно припадать потом всю жизнь. Зачем хранить фибробласты юной девы — тоже. Через 20 лет она уже не будет юной, а они — будут. Но мои?.. Я уже не ребенок. И даже, увы, не подросток. И мои клетки соответствуют моему паспорту больше, чем, например, моя бодрая внешность, — ибо на нее работает вся мировая бьюти-индустрия, а на них, увы, только мой неправильный образ жизни. И точнее будет сказать не «на них», а — «против них». По-моему, даже сейчас мои фибробласты представляют сомнительную ценность. А через десять лет?..

Зорин терпеливо меня слушает, но по его глазам я вижу, что этот вопрос ему задавали раз милльенпицсот. И что он уже давно смирился с тем, что будут задавать в мильенпицсотдесятый. «Нет, — говорит он, — для SPRS-терапии совершенно неважно, берем ли мы фибробласты у 20-летнего, 40-летнего или 60-летнего человека. У кого бы мы их ни взяли, в процессе происходит естественный отбор клеток, и в результате для размножения остаются только самые активные и дееспособные, способные делиться и синтезировать коллаген и другие важные компоненты. Все прочие из процесса удаляются. Мы проводили множество исследований. Сравнивали культивированные фибробласты, взятые у 18-летних и у 82-летних людей. Между этими фибробластами не было никакой разницы: они на одинаково высоком уровне производили коллаген и эластин».

Он объясняет мне все это буднично, как учитель в сотый раз втолковывает ученику таблицу умножения. И дает несколько книг и журналов со своими статьями на эту тему.

Я ухожу, нагруженная научной литературой и с серьезными намерениями во все это въехать. И все равно чувствую себя реально — гостьей из прошлого, попавшей на машине времени в какой-то следующий век.

Через пару недель мне подсадят фибробласты. Начнется новая жизнь?..

Спустя два месяца после описываемых событий мне поступил звонок из клиники RayLife: «Ваши фибробласты готовы.

Фибробласты привозят из лаборатории в клинику за полчаса до указанного времени — личный курьер, с личной сумкой-холодильником. А предварительно их готовят к «высадке». И эта подготовка (как и весь процесс в целом) — кропотливая и дорогостоящая процедура. Поэтому если вы подозреваете, что по каким-то причинам прибыть не сможете, лучше сразу предупредить. Ситуация, при которой ваши фибробласты явились, а вы — нет, чревата. Для них — гибелью, для вас — бессмысленной тратой немалых денег.

Из RayLife мне звонили раза три, убедиться, что все идет по плану.

Я явилась в строго назначенный день и час. Оказалось, моим врачом в этот раз будет не Светлана Шоколова, а другой доктор — Юлия Седельникова. Светлана в отпуске, а фибробласты созрели и просят:) Откладывать нельзя.

Мы с Юлей встретились в кабинете. Я сообщила ей о себе главное: хочу новую кожу, на все готова, крови не боюсь, боль потерплю, только дайте мне ее, дайте!

Далее последовала самая банальная часть процедуры — нанесение крема «Эмла». Каждый, кто хоть раз делал биоревитализацию или ставил филеры, знает это ощущение, когда лицо начинает потихоньку замораживаться и деревенеть. Ничего особенно неприятного.

«Эмлу» наносят довольно плотным слоем, а для ускорения и оптимизации процесса еще заклеивают лицо пленкой. Самой банальной, пищевой, да. Как обычно в таких ситуациях, я чувствую себя замороженным бутербродом.

Доктор тем временем демонстрирует мне выращенные фибробласты. Вот в этих трех крошечных пробирках их ровно 60 миллионов. Шестьдесят. Миллионов. Моих. Родных. Отборных. Фибробластов. Которых скоро внедрят кожу и они, как миленькие, будут производить коллаген и эластин.

Кожа на лице тем временем подмораживается.

Я возвращаюсь на кушетку.

Доктор открывает одну из пробирок и погружает в нее иглу.

Я обращаю внимание, что игла не прямая, а согнутая под углом примерно 45 градусов. Доктор объясняет — это для того, чтобы ввести фибробласты именно на ту глубину кожи, на которую следует — в папиллярный слой дермы. Ни на миллиметр глубже. Это очень важно: фибробласты сразу должны попасть в правильный слой, прикрепиться к коллагену и тут же начать вырабатывать все необходимое.

Ну и, собственно, дальше начинается сам процесс.

Сначала обкалывается одна сторона лица — та, на которую «Эмлу» наносили в первую очередь. Вторая все еще подмерзает под пленкой.

Уколы красоты для лица делаются примерно на расстоянии 1 см друг от друга. Колют во все зоны, включая верхнее веко и область под нижним веком, у самого ресничного края. Некоторые места более-менее безболезненные — например, под подбородком, на верхней части скул. Некоторые — и их, кажется, явно больше — болезненны, и даже очень, несмотря на «Эмлу». Когда доктор обкалывает носогубные складки и зону над верхней губой, в самый край красной каймы, почти непосредственно в губы — я даю слабину, начинаю попискивать, и на глазах выступают слезы.

Но доктор, конечно, говорит, что я — герой. И правильно делает. Если женщине во время не сказать, что она герой, мало ли чем все это вообще закончится. Может быть, встанет и убежит.

На самом деле, степень болезненности, если мерять ее по десятибалльной шкале, варьируется где-то от 6 до 8 баллов. При имплантации зубов (это мой эталон на все времена) бывало хуже. А при уколах ботокса, например — гораздо лучше. Здесь боль не от укола самого, в первую очередь — а от препарата, насыщенного фибробластами. Кажется, он густой и вязкий, и кожу как будто начинает распирать изнутри.

А самое неприятное, что тут уколов много. Очень. Я сначала считала, потом сбилась, потом, прикинув, поняла, что, наверное, в общей сложности их было около 200.

Но в целом, конечно, все это можно вытерпеть. Если, например, сравнивать не с ботоксом, а с родами, то понимаешь, что ты вообще в санатории. Главное — знаешь, ради чего. Ничто новое — ни дети, ни кожа — безболезненно не дается, и в этом, наверное, есть высший смысл.

Все в целом длится около часа. А когда заканчивается, я нахожу в себе силы посмотреть в зеркало — и не упасть в обморок. Да-да, обходимся без нашатыря.

Лицо выглядит так, как будто его простегали мелкими горизонтальными стежками. Под глазами — отеки. Но в целом, жить можно. Ни синяков, ни кровоподтеков нет.  И боли тоже нет — могу спокойно дотронуться рукой.

Доктор наносит мне на лицо успокаивающий крем, велит сегодня вечером и завтра утром протирать лицо хлоргексидином и пользоваться гелем «Траумель». А потом — своим обычным кремом. И тональным. И хоть завтра на работу, но лучше — послезавтра.

Еще из мер предосторожности, чтобы не нарушить процессы, происходящие в коже — мощный SPF, минимум пребывания на солнце, исключение из рациона сигарет (хотя бы на несколько дней). Можно попить витамин С в порошках — это поможет новеньким фибробластам интенсивнее производить коллаген. Вот, кажется, и все.

На следующий день, конечно, смотрю на себя с любопытством. Как там фибробласты?..

Фибробластов, увы, не видно. Лицо отекшее и все еще простегано длинными папулами и, кажется, наметилась-таки пара синяков под левым глазом. На всякий случай отменяю пару встреч, назначенных на послезавтра.

Послезавтра понимаю, что правильно сделала. Синяки меньше, «стежки» не такие отчетливые, но все-таки есть большой шанс, что человек, вместо того, чтобы сказать мне «Яна, привет, как дела?» скажет: «О боже, что ты с собой сделала?!».

Ну и хорошо. Сижу дома. Зато под солнце не попадаю гарантированно.

На четвертый день сидеть дома мне надоедает. Следы на лице все-таки еще видны, но я решаю сходить с мамой в кино.

А на шестой день все вдруг разом проходит. Вот просто вдруг — просыпаюсь — и чистое лицо, никаких следов от папул, никаких синяков, никаких стежков.

И — удивительная история — впервые за много лет мне не хочется тут же нанести какой-нибудь увлажняющий крем. Я сначала не обратила на это внимания, а теперь точно могу сказать: после SPRS-терапии кожа перестает отчаянно нуждаться в увлажнении. То есть вы можете (и должны, по идее) продолжать пользоваться кремом. Но вот этого чувства, что если не нанес с утра — то к обеду скукожишься — его вообще нет, как такового.

Кожа реально стала другой. Это странное ощущение выражается в первую очередь в том, что — да, я могу забыть нанести увлажняющий крем утром и вечером.

С верхней части скул практически исчез купероз. Остались единичные красные пятнышки, но их можно даже не замазывать корректором.

С нижней части скул практически исчезла пигментация. Теперь это не пигментация, а — не слишком равномерная окраска, и то, если приглядываться.

Мимических морщин в уголках глаз стало значительно меньше.

И в общем появилось вот это целое ощущение от кожи — что она здоровая, гладкая и ровная.

Те, кто не видел меня давно, это сразу замечают. И наблюдательная моя мама — тоже. За последнее время я собрала очень щедрый урожай комплиментов. Мои бывшие девчонки из Allure, встречая меня на презентациях, четко видят разницу. И не скрывают этого. И даже спа-директор отеля Monte-Carlo Bay, видевшая меня впервые в жизни, спросила: «У вас отличная кожа, какой косметикой вы пользуетесь?». Честное слово. И ее никто за язык не тянул. Обычно спа-директора спрашивают, какой косметикой вы пользуетесь, надевая на лицо сострадательную маску, чтобы тут же предложить вам свою косметику. Тут же посыл был явно другим.

Дорогие коллеги, правда, говорят, что радикальных перемен не видят — типа «ты и так всегда хорошо выглядишь». Они правы — радикальных перемен действительно нет. Есть просто хорошее состояние кожи. Насколько это «просто» — вот тут, конечно, вопрос. То, что раньше достигалось получасовыми сеансами маскировки, сейчас — просто данность.

Окончательный вердикт SPRS-терапии я вынесу, наверное, позже — когда проступят результаты второго сеанса внедрения фибробластов (по протоколу их нужно сделать два раза с интервалом в месяц). Но то, что ни после каких кремов и ни после каких процедур моя кожа не вела себя так, как сейчас — факт.

Описывая эту историю, я взяла паузу длиной в год, чтобы окончательно убедиться, что игра стоит свеч. Но даже спустя полгода уже было ясно, что стоит. Под конец 2014-го, когда грянул кризис, и евро достиг 100 рублей за штуку, я написала, что это, по-моему, единственная процедура, в которую стоит вкладываться, если вас терзает вопрос, куда отнести полмиллиона, на глазах превращающихся в фантики.

Процедура по внедрению фибробластов — не самая, мягко говоря, приятная. Это множественные уколы красоты в лицо (для меня самые болезненные зоны — скулы, нижняя треть лица). Несмотря на обезболивающий крем «Эмла», я иногда пускала слезу.

А в некоторых клиниках, где есть анастезиологи и все необходимое оборудование, SPRS-терапию и вовсе делают под общим наркозом, особенно мужчинам, которые проходят по категории «мы за ценой не постоим», но царапину считают серьезным увечьем.

Но многое — и успех мероприятия в целом, и его болезненность — зависит от мастерства врача и некоторых хитростей.

Чтобы все фибробласты прижились, их надо колоть в определенный слой кожи. Не выше и не глубже. Точность введения у врача должна быть как у снайпера. А игла используется согнутая.

Количество игл никто не экономит. Чем игла острее, тем процедура менее болезненна. Мне эти иглы врач меняла после каждого «ой, мама, не могу больше».

Длится все около часа (в зависимости от зоны), процедура небыстрая — именно потому, что от врача требуется ювелирная точность.

Когда все окончено, на лицо наносят крем «Траумель С» — и отпускают вас с богом…

Но главное, насколько я понимаю, что всех занимает — это эффект.

Если коротко — он есть, и он очень крутой. Если подробнее — кожа радикально меняется. Примерно через месяц-два после процедуры ощущение сухости (после умывания ли, наутро ли, вечером ли — неважно) исчезает совершенно, настолько, что, в принципе, можно даже забыть о креме. Примерно через 3-5 месяцев ощущаешь, что кожа стала — как бы это точнее сказать? — плотнее. Там, где была мерзкая дряблость (под глазами, напирмер) — ее больше нет. Цвет лица, упругость, вот все эти жизненно важные показатели — тоже изменились в лучшую сторону.

Пигментация на скулах, которая всегда, с незапамятных времен появлялась летом — теперь гораздо меньше заметна.

И этот эффект стабильный — на протяжении полутора лет он сохраняется точно.

Но главное доказательство, подтверждающее, что, на мой взгляд, SPRS-терапия работает: недавно я сделала аналогичную процедуру для шеи, рук и декольте. (Как вы понимаете, если бы оно не — то зачем бы я?.. Все-таки это не спа, где удовольствие в квадрате:)

Новый забор ткани для производства фибробластов не требовался — те мои, взятые когда-то из-за уха, прекрасно себя чувствуют в замороженном состоянии в криохранилище на улице Губкина. Когда мы запланировали процедуру, их доставили в лабораторию, привели в чувство — и они бодро размножились до необходимого количества. (В этом громадный плюс, конечно — сдаешь кожу один раз, а пользоваться плодами можешь всю жизнь. И нет, не важно, в каком возрасте вы сдаете свои фибробласты на хранение — в 17 лет или в 65. В момент, когда их будут вам подкалывать, их будет достаточное количество и все они будут трудоспособны:)